Семен Аралов - Долг и отвага [рассказы о дипкурьерах]

Однажды мне пришлось слышать телефонный разговор Ленина с Чичериным о работе дипкурьеров. Это было в 1921 году. Г. В. Чичерин отвечал на вопросы Ленина о подборе дипломатических кадров, о работе дипкурьерской связи и наиболее оперативной доставке важнейших документов. О том, какое это имело значение, говорит следующий факт. В первой половине апреля 1920 года Великое национальное собрание Турции по предложению Мустафы Кемаль-паши (Ататюрка) направило Совету Народных Комиссаров РСФСР письмо, в котором выразило желание установить постоянные дипломатические отношения с Советской Россией и просило содействия в совместной борьбе против иностранного империализма, угрожающего обеим странам[7].

Это письмо было получено в Москве только 1 июня 1920 года. Задержка произошла не в результате чьего-то злого умысла или небрежности — она была следствием невероятно тяжелой дороги, опасностей, которые подстерегали курьеров на каждом шагу. В результате было потеряно много столь драгоценного времени.

Даже известный турецкий журналист Юнус Нади, пытавшийся пробраться в Москву, не смог этого сделать. Английский флот крейсировал по Черному морю, блокируя турецкие берега.

Обстановка требовала от дипкурьера напряжения всех его сил, бдительности, умения использовать любую возможность для оперативной доставки диппочты.

Пожалуй, одним из самых сложных предприятий была связь на участке Анкара — Москва. Как известно, Советская Россия горячо сочувствовала освободительной борьбе, которую вел с империализмом турецкий народ, руководимый Мустафой Кемалем. Поддерживая Турцию, Советское правительство помогало ей оружием, боеприпасами и т. д. Вооружение шло через Закавказье. Но часто дороги блокировались грузинскими меньшевиками, армянскими дашнаками и азербайджанскими мусаватистами, которые имели контакты с врагом Мустафы Кемаля — наместником восточной части Турции Кязымом Кара Бекиром. Препятствуя продвижению воинских грузов для Турции, они всячески тормозили и поездки наших дипломатических курьеров, затрудняя связь советского полпредства с Москвой.

Провоцировались пограничные инциденты в Закавказье. Особенно напряженная обстановка была в городах Батуми, Баку и в Крыму, где агентура империалистов вела бешеную работу, направленную как против Советской России, так и против Турции.

Именно в этот период в лесу между Инеболу и Анкарой на наших дипкурьеров было совершено нападение вооруженной банды. Произошла ожесточенная схватка, но дипкурьеры отбились и сумели спасти почту. И это нападение было далеко не единственным. Вражеские разведки организовывали бандитские налеты на дипкурьеров и в горах Афганистана, и в Китае, и на железных дорогах Западной Европы.

Но об этом речь в других очерках.

— В Таврический!

Молодой военный в тесной шинели и папахе, в портупейных ремнях, выбежав из подъезда на Мойке, 67, открыл дверцу потрепанного, бог весть когда крашенного автомобиля и тронул за плечо дремавшего солдата-шофера. Тот встрепенулся, сел ловчее, нажал на педали.

Автомобиль загрохотал, зашипел и, рассеивая по заснеженной земле клубы дыма, помчался вдоль набережной. На Невском, в свете редких ночных фонарей, на заборах, на углах домов, на афишных тумбах угадывались широкие листы-воззвания, за два дня всколыхнувшие Питер и республику: «Социалистическое Отечество в опасности!» У Аничкова моста по всей ширине проспекта на февральском ветру трепетал красный транспарант: «Петроград защитим! Отечество защитим!»

Перед решетчатыми воротами Таврического дворца молодой военный предъявил пропуск. В нем говорилось, что товарищ Баландин Василий Александрович имеет право беспрепятственного входа во дворец.

За оградой шофер заглушил мотор. Баландин побежал к подъезду… Второй этаж, знакомые коридоры, фойе с колоннами, люстрами и старинными, еще потемкинских времен, диванами. Залы, комнаты, кабинеты. Повсюду ожесточенно спорящие, курящие, торопливо расхаживающие люди.

— Срок ультиматума истекает в семь утра. Остались считанные часы. Мир или война? Другой альтернативы нет! — услышал Баландин, проходя мимо колонн Екатерининского аванзала.

В другом месте жаркий спор шел о том, почему откатываются из-под Двинска те самые полки, которые еще недавно громили немцев.

— Старая армия устала… Она спешит к хатам, к бабам, к земле.

— Для защиты социалистического отечества нужна социалистическая армия. А она еще только создается.

— Немцы воспользовались моментом демобилизации нашей старой армии. Это же факт!

Баландин бегал от одного кружка к другому. Вглядывался в лица. Свердлов, Дзержинский, Урицкий, Подвойский, Бубнов… Но где Крыленко? Именно его искал он, приехав в Таврический.

С вечера 23 февраля 1918 года в Таврическом дворце происходили непрерывные совещания. Накануне в Смольном прошло бурное заседание ЦК большевиков. Владимир Ильич Ленин выдержал тяжелейшую битву с фразерами, болтунами, не желавшими видеть реальные факты и отвергавшими мир под трескотню ультралевых, «р-р-ре-волюционных», а на деле непартийных, авантюрных словопрений. Позже совместно собрались центральные комитеты обеих правительственных партий — большевиков и левых эсеров. Снова выступал Ленин. Картина повторилась. После этого — Таврический. Заседания фракций ВЦИК. Здесь политическое сражение разыгралось с еще большим накалом. Верховный главнокомандующий армиями Советской республики Николай Крыленко сделал доклад о положении на фронте. После него — в который раз! — выступил Ленин. Он настаивал на своем — мир с Германией подписать!

Баландин привез в Таврический последние донесения с фронта. Привез, чтобы передать их Крыленко. В самые ближайшие часы должно было решиться, что же изберет Советская Россия: мир, хотя и тяжкий, или войну — в условиях еще более тяжелых и ставящих под угрозу само существование Советской власти.

…Их было трое: Иван, Сергей и Василий Баландины — родные братья. Старший брат Иван и средний Сергей к лету 1917 года служили рядовыми в питерском Семеновском полку. Василий — прапорщик в 3-м запасном пехотном полку, что стоял в Новом Петергофе под Петроградом. До службы в армии Василий учился в Пермском отделении Петроградского университета и потому был направлен в школу прапорщиков, а затем получил офицерские погоны.

В первых числах июля, после расстрела Временным правительством демонстрации в Петрограде, всех троих Баландиных арестовали.

Архивы сохранили донесения шпиков Керенского, ходивших по следам братьев, переписку следователей и прокуроров, допрашивавших Баландиных.

«Иван Баландин, — докладывали шпики, — принадлежит к фракции социал-демократов большевиков, чем он всегда открыто гордился… Солдатам раздавал газету „Правду“. Среди солдат, отправляющихся на фронт, вел антиправительственную пропаганду…» О Сергее говорилось то же — большевик. Третий брат, прапорщик Василий, разделяет их убеждения.

— Да, перед моим арестом я собирал солдат и просил их твердо стоять за дело революции, — сказал на следствии прапорщик Баландин.

Арест братьев-большевиков не был изолированным фактом. Правительство Керенского в июльские дни 1917 года сфабриковало пресловутое «дело Ленина и других». Владимира Ильича, как известно, арестовать тогда не удалось. Но в тюрьмы были брошены сотни большевиков, в том числе Николай Крыленко, Константин Мехоношин, Павел Дыбенко… Братья Баландины, находившиеся на примете у контрразведки Керенского, также оказались под арестом.

— Вы агенты Германии! — кричал на допросе небезызвестный в ту пору «следователь по важнейшим делам» провокатор и садист Середа. — Вот, вот доказательства! — И он размахивал листками семейных писем и телеграмм, которые были взяты при аресте братьев Баландиных.

Но документы эти никакого касательства ни к политике, ни к военной службе не имели. И как ни старался истолковать их Середа, доказательств «шпионажа большевиков Баландиных в пользу Германии» не нашлось. Гнусные наветы вызвали законное возмущение арестованных. Старший из Баландиных, Иван, находившийся в камере Ушаковской тюрьмы, объявил голодовку. Он требовал немедленного своего освобождения, как и всех политических, брошенных в тюрьмы лишь за свои большевистские убеждения. Ивана поддержал Сергей. За ним — другие из Ушаковской тюрьмы. Голодовку начали и политические заключенные «Крестов» и комендантского управления, где, в частности, содержались Крыленко и Баландин-младший.

На двенадцатый день Иван Баландин оказался в положении безнадежном. По совету товарищей из ЦК голодовка была прекращена. Лишь Баландин-старший, уже обреченный, продолжал начатое, полагая, что этим он сможет помочь другим.